Фредди отпустили. Он действительно был мелкой сошкой. Терри по этому поводу выразился следующим образом: «У нас нет доказательств, что Фредди оказывал содействие, занимался подстрекательством или принимал иное участие в деле „Ламаар“. Он всего-навсего лакействовал. Правда, прескверно – но за такое в нашей стране не сажают».
Трех наемных убийц схватили; ФБР активно работало с МОССАДом, Интерполом и полицией целого ряда стран в надежде на экстрадицию остальных.
В тот вечер Дайана заменяла на дежурстве подругу, так что я, предоставленный самому себе, позвонил Кемпу: мол, настало время воссоединения с моим псом. Домой я приехал в шесть вечера, и Андре появился точнехонько к ужину. Некоторые собаки сильно обижаются, когда хозяева надолго их бросают – по возвращении такой хозяин видит в собачьих глазах немой укор, – однако Андре радостно вбежал в дом, бросился в мои объятия, принялся лизать мне лицо, прогавкал нечто вроде «счастлив-видеть-тебя-старина», покатался по полу и вообще всячески дал понять, что слово «обида» не из его лексикона.
Я извинился перед Андре, объяснив, что причиной моей отлучки были отчасти дела, а главным образом любовь. Я рассказал Андре о Дайане и ее кошке ровно столько, сколько, по моим представлениям, он хотел услышать. Затем почесал черное мохнатое брюхо и сообщил, что мы с Дайаной подумываем жить вместе и разве не здорово, если мы станем одной дружной семьей.
В семь вечера зазвонил мобильник. Определитель номера не сообщил ничего вразумительного. Я нажал «ОК».
– Здравствуйте, детектив Ломакс. Это Дэнни Иг из Вудстока.
– Здравствуйте. Вот не ожидал.
– Я не отниму у вас много времени, – заверил Иг. – Только хочу поблагодарить вас за то, что вы сказали Айку Роузу.
– По какому поводу?
– По поводу моего судебного иска против «Ламаар энтерпрайзис».
– Но я ничего такого не говорил.
– Видите ли, на отношение Айка ко мне повлияло некое событие. Мне поступило предложение. Правда, сумма значительно меньше той, на которую я претендовал, но я-то в курсе, что последняя была сильно завышена. Главное, они признали, что я имею право на эти деньги, поскольку мой отец внес существенный вклад в развитие «Ламаар энтерпрайзис».
– Дэнни, я был бы очень рад расписаться в собственной причастности к вашему делу, однако, честное слово, это не моя заслуга.
– Не прибедняйтесь, Майк, – возразил Иг. – Юрист из «Ламаар» уверял, что Айк Роуз очень вас ценит. Наверно, вы сказали Роузу нечто такое, что заставило его изменить мнение обо мне.
– Я сказал только, что вы пытались помочь следствию. Если уж на то пошло, я полагаю, что именно наш с вами разговор в Вудстоке и направил меня по верному следу. Возможно, я сообщил об этом Айку.
– Видимо, все было именно так, – усмехнулся в трубку Иг. – Спасибо.
Вечер выдался теплый, и мы с Андре отправились на небольшую пробежку. По возвращении я разобрал стопку счетов, скопившихся за время моего отсутствия, потом затеял постирушку, прибрал в холодильнике и в половине двенадцатого наконец лег. Я уже засыпал, когда вспомнил, что сегодня за день. Я включил телевизор и ровно до полуночи смотрел «События вечера».
В полночь я выключил телевизор, выбрался из-под одеяла, открыл деревянную шкатулку, стоявшую на туалетном столике Джоанн, и провел пальцем по гравировке «Майк и Джоанна… пока смерть не разлучит нас».
Официально восемнадцатое число уже наступило. Сегодня я должен был читать письмо № 7, которое вероломно вскрыл еще несколько недель назад. Я не мог ждать июня, чтобы прочесть следующее письмо, и тем более июля, чтобы прочесть последнее. Я достал письма № 8 и № 9.
На конверте я увидел большую восьмерку. В верхнем ее круге Джоанн изобразила улыбающуюся мордашку. В нижнем – мордашку печальную. Таким образом, восьмерка наполнилась философским смыслом.
На первой странице стояла дата – 14 октября, то есть Джоанн писала за четыре дня до смерти. Бумага была желтая – видимо, такую выдали в больнице, ручка – черная шариковая. Джоанн больше не заботилась об аккуратности. Буквы расползались, а если Джоанн делала описку или передумывала, она просто зачеркивала ненужные слова и продолжала писать дальше.
...Дорогой Майк!
Мое время истекло. Сегодня 14 октября; вряд ли мне суждено повеселиться на Хэллоуине – разве что я явлюсь к тебе в виде привидения.
Итак, это последнее мое письмо. Знаю, знаю, ты уже прочел Письмо Номер Девять и теперь недоумеваешь, как девятка может идти раньше восьмерки. Все просто, детектив Ломакс: письмо № 9 я написала несколько недель назад, когда оксиконтин еще не начал разрушать мой мозг. Я припомнила все подробности нашей с тобой совместной жизни. Какие это сладкие воспоминания: хоть счастливые, хоть грустные, хоть глупые, – все равно сладкие. Но воспоминания и есть воспоминания. Мало-помалу я стала писать о будущем. О том, чем бы мы занимались, если бы я не должна была умереть. А потом с этих мыслей перекинулась на мысли о твоем будущем. Твоем будущем без меня.
И вот теперь, когда я излила на бумагу все свои надежды и мечты, я пишу это письмо, чтобы предостеречь тебя от чтения письма № 9. Не читай его – ни в следующем месяце, ни в следующем году. Может, его вообще не следует читать, никогда. Но и не выбрасывай. Просто храни в нашей шкатулке.
Когда я училась в старших классах, мне попался рассказ О'Генри – и сильно меня зацепил. Дело происходит в Нью-Йорке в девяностых годах девятнадцатого века. Две подруги, молодые художницы Сью и Джонси, вместе снимают комнатушку. Джонси заболевает воспалением легких. Доктор говорит, что шансов у нее немного, потому что она вбила себе в голову, будто непременно умрет.